Кто не делится найденным, подобен свету в дупле секвойи (древняя индейская пословица)
Версия для печати
Библиографическая запись: Критика «эстетического триумвирата». Позиция представителей «артистической критики» в полемике о природе искусства и его предназначении. Типологический анализ одной из статей этого периода. — Текст : электронный // Myfilology.ru – информационный филологический ресурс : [сайт]. – URL: https://myfilology.ru//178/kritika-esteticheskogo-triumvirata-pozicziya-predstavitelej-artisticheskoj-kritiki-v-polemike-o-prirode-iskusstva-i-ego-prednaznachenii-tipologicheskij-analiz-odnoj-iz-statej-etogo-perioda/ (дата обращения: 12.12.2023)
Критика «эстетического триумвирата». Позиция представителей «артистической критики» в полемике о природе искусства и его предназначении. Типологический анализ одной из статей этого периода
Содержание
Главными оппонентами по многим литературным вопросам для журналистов «Современника» и «Русского слова» оставались представители так называемой «эстетической» критики. Бывшие соратники Белинского, составлявшие костяк «Современника» до середины 1850-х годов: И С. Тургенев, П. В. Анненков, В. П. Боткин, А В. Дружинин— без энтузиазма восприняли провозглашение новых эстетических принципов молодыми публицистами журнала. Тургенев, например, в письмах к Краевскому, Некрасову и др. называл диссертацию Чернышевского «гнусной мертвечиной» и «гадкой книгой». Критикам, которые, в отличие от своих молодых коллег, ив склонны были рассуждать о литературе в отвлеченно-теоретическом ключе, приходилось отстаивать свой взгляд на искусство. При этом, ориентируясь на «классическую» эстетику Белинского (ив его суждения начала 1840-х годов), они размышляли в рамках общих для всей эпохи эстетических воззрений: сравнивали литературу с внеэстетической «реальной» жизнью, искали в произведении типологического отражения действительности как она есть». Однако противники «утилитарной», или. как они выражались, «дидактической» критики, освобождали литературу от необходимости служить злободневным нуждам времени, от непременного изображения сословных конфликтов, оставляли за изящной словесностью ее самостоятельное, суверенное значение.
В отличие от публицистов «Современника» и «Русского слова», которые, излагая свои убеждения, чаще отталкивались от русской литературы прежних лет, защитники эстетического подхода осваивали ее в качестве положительной основы для декларации собственных пристрастий. Их именитым единомышленником предстает Пушкин в статьях А. В. Дружинина («А. С. Пушкин и последнее издание его сочинений», 1855) и М.Н.Каткова («Пушкин», 1856). Творчество Л. Толстого, Тургенева, Островского и даже Некрасова и Салтыкова-Щедрина демонстрирует незыблемую актуальность вневременных нравственно-психологических вопросов человеческого бытия Настоящим символом чистой и свободной художественности становится для Дружинина, Боткина и их сподвижников поэтическое мастерство А.А.Фета.
Одним из первых за эстетические идеалы этого литературно-критического течения вступился Павел Васильевич Анненков (1813—1887), опубликовавший в 1855 г. на страницах «Современника» статью «О мысли в произведениях изящной словесности» и в 1856 г., уже в «Русском вестнике», работу «О значении художественных произведений для общества». Анненков стремится доказать, что в литературном произведении все должно быть подчинено единственной цели — выражению «художнической мысли», связанной с развитием «психологических сторон лица или многих лиц». Литературное повествование «почерпает жизнь и силу в наблюдении душевных оттенков, тонких характерных отличий, игры бесчисленных волнений человеческого нравственного существа в соприкосновении его с другими людьми». Любая «преднамеренная», отвлеченная мысль, философская или «педагогическая», искажает сущность настоящего творчества, самыми «дорогими» качествами которого являются «свежесть понимания явлений, простодушие во взгляде на предметы, смелость обращения с ними».
С другой стороны, внутренняя, «художническая» мысль, которая может иметь и «случайный» характер и которая основана на внимании к душевным мотивам человеческого поведения, к его нравственным переживаниям, как раз и является залогом индивидуальной выразительности и художественной убедительности литературного творения. Критик приводит в пример произведения Л.Н. Толстого и И.С. Тургенева, в которых серьезная и глубокая мысль «почти всегда скрыта в недрах произведения и развивается вместе с ним, как красная нитка, пущенная в ткань». Художественный смысл таких литературных образцов, как «Горе от ума» или «Евгений Онегин», по мнению Анненкова, является залогом и чисто «педагогической» пользы их для общества.
В рецензии на «Дворянское гнездо» (1859) Анненков протестует и против прямолинейного сопоставления героев с абстрактными общественными идеалами, предлагая собственное психологическое прочтение романа.
Эти же темы затрагиваются в центральной литературно-критической работе «эстетического» течения — в статье В. П. Боткина «Сочинения А. Фета» (1857). Прежние колебания критика в понимании сущности искусства (в некоторых своих выступлениях Боткин представал едва ли не единомышленником Некрасова и его молодых сотрудников) и публикация статьи на страницах «Современника» не помешали ему стать решительным апологетом «чистого искусства». Мысль о самоценности художественной литературы Боткин обосновывает значимостью внутренней, «душевной» жизни человека, противопоставленной его внешнему, «материальному» существованию. Критик убежден, что мир человеческой души, его чувства обусловливают воззрение личности на жизнь, его умственную, сознательную деятельность. И тем ценнее искусство, что только оно способно истинно и глубоко раскрывать и выражать душевные тайники личности.
Источником художественного творчества Боткин называет «поэтическое чувство», которые «можно бы назвать шестым и самым высшим чувством в человеке» и которое основано на бессознательном воодушевлении человека при соприкосновения с внешним миром. Искусство, будучи высшим проявлением «поэтического чувства», также строится на внеразумном, интуитивном, бессознательной творчестве. При этом Боткин подчеркивает его резко индивидуализированный характер, который не исключает возможность общественного воздействия и даже «практической» пользы — но при условии, если сам художник не ставит перед собой такой прагматической цели.
Литературно-критическая деятельность Анненкова и Боткина, несмотря на оригинальность и убедительность их статей, оставалась эпизодической. Наиболее плодовитым и последовательным представителем «эстетической» критики был Александр Васильевич Дружинин (1824—1864), который уже в 1856 г. из-за разногласий с Чернышевским покинул «Современник» и сменил О. И. Сенковского на посту редактора «Библиотеки для чтения». Позиция Дружинина-критика во второй половине 1850-х годов — это позиция профессионала и ценителя, обладающего незаурядным эстетическим и литературным кругозором, умеющего неподдельно восхищаться появлению новых талантливых произведений и в то же время сохраняющего, в русле англоманского джентльменства, невозмутимую корректность при обращении к дискуссионным вопросам литературной современности. Дружинин, как впрочем и его единомышленники, старается уклониться от прямой полемики, предлагая позитивное решение спорной проблемы и лишь вторым планом высказывая решительное несогласие с мнениями оппонентов.
Показательно, что в статье «Критика гоголевского периода русской литературы и наши к ней отношения» (1856), откликавшейся на соответствующий труд Чернышевского, полемика выражена не столько в содержании, сколько в способе освещения проблемы: Дружинин всеми силами стремится увести ее решение от единомыслия и однозначности, объяснениями и оговорками демонстрируя внутреннюю противоречивость и историческую обусловленность достоинств и недостатков критики гоголевского периода, которая персонифицируется Дружининым, как и Чернышевским, в образе Белинского. Но и в оценке наследия знаменитого литератора Дружинин, естественно, исходит из других принципов.
Редактор «Библиотеки для чтения», вторя Анненкову в его размышлениях о значении художественных произведений для общества, отводит критике гораздо менее важную роль в общественно-литературном процессе, чем молодые публицисты «Современника»: работа критика не может претендовать на вневременное значение, она ограничивается узкими рамками эпохи и, по сути, единственным критерием ее оценки является польза, которую критик принес самой отечественной словесности. С этой точки зрения достижением Белинского становится создание аналитических предпосылок для осмысления индивидуального своеобразия творчества того или иного писателя, теоретическое обоснование связей литературы и действительности, требование достоверности, т. е. типологизма в изображении окружающей жизни. Ошибки же Белинского вызваны его некритическим увлечением злободневными социально-утопическими доктринами, которые стали причиной слишком резких нападок на Марлинского, на деятельность славянофилов, а также тенденциозных, не всегда справедливых сценок творчества Пушкина, Гоголя, Достоевского. Обнаруживая в критике гоголевского периода начало разделения критики на «артистическую» и «дидактическую», Дружинин отдает предпочтение первой как наиболее адекватно отвечающей природным задачам и литературы, и литературной критики.
Собственную литературную деятельность Дружинин строит следуя принципам «артистической» критики. Предметом изображения в его статьях становится индивидуальность писателя; изучение своеобразия новых литературных произведений критик «Библиотеки для чтения» иногда сопровождает необходимыми полемическими отступлениями. Так, он первым уловил парадоксальную черту «реальной» критики, которая, нивелируя значение искусства в сравнении с действительностью, изучает жизнь именно на основе литературных творений и в результате приходит к превратному пониманию и того и другого.
В осмыслении творчества писателей-современников Дружинин, как и другие сторонники «эстетической» критики, обращается по преимуществу к нравственно-психологическим аспектам произведений, объявляя, например, Л. Толстого глубоким знатоком разных сторон общественной жизни и тонким исследователем внутреннего мира личности (рецензии на «Метель», «Двух гусаров», «Военные рассказы», 1856), сочувствуя поискам общественного идеала в повестях Тургенева (рецензия на «Повести и рассказы» И. Тургенева, 1856). Любимым персонажем Дружинина в русской литературе 1850-х годов становится Обломов, которого критик считает блистательным выразителем национальной и общечеловеческой нравственности, чуждым всякой практичности и в то же время бесконечно далеким от равнодушной апатии.
Одним из самых талантливых творцов современной литературы Дружинин признает Островского, который создал целую галерею правдивых и поэтически одушевленных картин народной жизни, «живых и верных действительности типов». Образы «бедной невесты» Марьи Андреевны, Любима Торцова из комедии «Бедность не порок», сцена святочного вечера в этой же пьесе демонстрируют, по мнению автора статья «Сочиненна А. Островского» (1859), глубокое проникновение драматурга в тайны национального самосознания и вынуждают критика необычайно резко возражать хулителям «ретроградности» Островского. Новаторским достижением писателя, по Дружинину, является язык персонажей, совершенный как в своей правильности, выразительной силе, так и в точности создания образов.
Безупречность поэтического языка Дружинин полагает и основой художественного дарования Фета («Стихотворения А, А.Фета», 1856). Как впоследствии и Боткин, редактор «Библиотеки для чтения» причисляет Фета к лучшим русским поэтам, сравнивая его творения по силе лирического чувства с высшими образцами пушкинской и лермонтовской лирики.
Талант Дружинина не принес успеха журналу, которым критик руководил, и в I860 г. он покидает «Библиотеку для чтения». В 1860-е голы «эстетическая» критика, оставлявшая без внимания злободневные общественные вопросы, утратила влиятельность, уступив инициативу течениям, в большей мере социально ориентированным.
Анализ: А.В.Дружинин «Критика гоголевского периода русской литературы и наши к ней отношения»
Методология Дружинина как критика характеризуется ревизией наследства Белинского, полемикой с Чернышевским, старавшимся возродить и продолжить традиции своего предшественника и учителя. «Между 1830 и 1848 годами русская критика, сосредоточивавшаяся в жур-х "Телеграф", "Телескоп", "Отечественные записки" и "Современник", сделала много для нашей науки и для нашей литературы. Она имела свои слабости, свои ошибки, свои увлечения, свои худые стороны<…> Она разработала историю старой литературы нашей; она сделала строгую поверку всех критических начатков, до нее существовавших; она нанесла жестокий удар французской рутине, много лет у нас существовавшей; она ценила деятельность всех наших великих поэтов и прозаиков; она приветствовала гений Пушкина и первые начинания Гоголя; она внесла в критику элементы, до той поры ей чуждые, то есть горячность и изящество, любовь к науке, беспредельное сочувствие ко всему святому, прекрасному, справедливому в жизни и поэзии<…> По мере сил своих она старалась популяризовать в России глубокие теории иностранных критиков, черпая из них то, что казалось ей вечным, полезным для искусства, согласным с понятиями нашими. На всякий талант, на всякое правдивое слово, на всякий полезный труд она откликалась радостным голосом <…> Она воспитала новое поколение литераторов и каждому из них в трудные минуты первых усилий протягивала дружескую и братскую руку. <…> Значение критики гоголевского периода таково, что всякий журнал, всякий литературный ценитель, сколько-нибудь понимающий свое призвание, не имеет права не знать ее, не изучать ее вполне, не проверить всех ее выводов, не определить собственных своих отношений к этой сильной и благотворной критике. <…> Она пришла кстати и сделала много». В работе «Критика гоголевского периода русской литературы и наши к ней отношения» Дружинин исходил из мысли, что учитель известного литературного поколения никак не будет учителем поколений последующих. Общество и литература идут вперед, не сообразуясь ни с какими «критическими авторитетами». Дружинин отмечает немаловажные заслуги Белинского: он создал историю русской литературы, популяризировал глубокие теории иностранных критиков (имеется в виду Гегель), помог освободиться от «французской рутины» и других авторитетов, породил в литературе множество поклонников, учеников, подражателей. Не знать заслуг Белинского никто «не имеет права». Но тут же Дружинин приводил длинный перечень «грехов» Белинского: Белинский «действовал безнаказанно» в узком кругу поклонников, был «опрометчив» и даже «заносчив», так как не имел перед собой серьезных противников; он критиковал славянофилов, а надо было ладить с ними, так как они «порядочные» люди; он быстро менял свои мнения, и из двух периодов его деятельности ценнее период 30-х годов, когда он признавал «чистое искусство», а в 40-х годах сделался дидактиком и утилитаристом; он несправедливо отрицательно относился к Марлинскому и к старой «Библиотеке для чтения» («Эстетическая критика "Библиотеки для чтения" имеет на своей совести не одну ошибку - главная из них состоит в непризнании значения Гоголя и бесстрастном, не совсем дружеском взгляде на новейшее движение, принятое русскою словесностью. Против такого заблуждения следовало ополчаться, но опять-таки ополчаться с разбором, не смешивая отсутствия критической зоркости с недоброжелательством и журнального упорства с зловредными стремлениями. Старая "Библиотека для чтения" много сделала для русской публики и русской журналистики; капризы ее критики ни под каким видом не имели ничего общего с выходками рецензентов "Пчелы", ровно ничего не сделавших ни для русской публики, ни для русской журналистики.»), «обругал» Татьяну в статьях о Пушкине и хвалил слабейшие романы Ж. Санд. Все эти обвинения либо нелепы, либо полны натяжек, либо идут в обход главного в критике Белинского.
Дружинин не знал тех философских оснований, на которых строилась критика Белинского. Голословно похвалив его за «гегельянство» и иронически отозвавшись как о невеждах о тех, кто подшучивал над терминологией Белинского — «субъективность», «объективность», «замкнутость», «конкретность»,— сам Дружинин, взявшийся судить о Белинском, заявлял: «Мы не настолько знакомы с немецкою философиею, чтоб считать себя вправе подробно разбирать отношения критики нашей к эстетическим воззрениям Гегеля, но на этот счет мы можем руководиться отзывами людей беспристрастных и знающих дело». Как же мог Дружинин понять величие метода Белинского, если он из вторых рук брал весьма сбивчивые сведения о Гегеле?
Дружинин осмеливался спорить с Чернышевским, глубочайшим образом исследовавшим сущность связей между Белинским и Гегелем,— диалектиком, показавшим непреходящее значение и оригинальность Белинского как русского мыслителя-демократа. Позднее Дружинин смягчил свои приговоры Белинскому.
В критике Дружинина наблюдается распад прежних эстетических категорий, основывавшихся на учении о необходимости, объективной логике исторического развития, на диалектическом, подходе к явлениям искусства. Дружинин поддается субъективному произволу в суждениях и приговорах, его историзм поверхностен и сводится к биографизму, весьма релятивному признанию роли «среды» и «житейских обстоятельств» в художественном творчестве, в эволюции писателей и целых литератур.
В статье «Критика гоголевского периода русской литературы и наши к ней отношения» Дружинин сформулировал принципы своей «артистической теории» искусства. Он считал, что поэзия служит сама себе целью, мир поэзии отрешен от прозы жизни; поэт должен служить не интересам минуты, а вечным идеям «красоты, добра и правды»; творчество непреднамеренно, оно служит само себе наградой; если поэт и дает моральные уроки человечеству, то он делает это «бессознательно». Таковы, по мнению Дружинина, были Шекспир, Данте, Пушкин и таковыми являются теперь Фет, Щербина. Есть и другое, неистинное, «дидактическое» Искусство, оно служит злобе дня, скоропреходящим современным вопросам. К дидактикам Дружинин относил Ж. Санд, Гейне, Берне, Т. Гуда, Гервега, Фрейлиграта, Э. Сю, Арндта, Т. Кернера, последователей Гоголя, писателей «натуральной школы». Дружинин искусственно противопоставил в русской литературе «пушкинское» и «гоголевское» направления, якобы враждебные друг другу. «Против того сатирического направления, к которому привело нас неумеренное подражание Гоголю,— говорил он,— поэзия Пушкина может служить лучшим орудием». Все это было тенденциозной натяжкой и свидетельствовало, что Дружинин по-настоящему не понимал ни Пушкина, ни Гоголя.
08.12.2016, 3179 просмотров.